you know, you and i have something no one can deny

уилл закапывает прошлое на заднем дворе старого дома, майк держит лопату. если я не вернусь (я обещаю вернуться), то (я обещаю) у тебя будет (я) хоть что-то, уилл улыбается, джейн (тогда еще эл, кто, блять, нумерует людей) плачет, все плачут, уилл улыбается. это разрушительно — смотреть на дом, обращающийся точкой, смотреть на рубашку майка, которая вблизи была в полоску, а сейчас слилась в пятно размером с желтый одуванчик, смотреть на все то, что остается где-то там — достаточно далеко, чтобы скучать. сердце рвется назад со всей силой, которая у него когда-либо была, но уилл не дурак, чтобы выпрыгивать из машины. лямку рюкзака сжимает с такой силой, что кожа белеет.

разговоры клубятся у потолка сизым сигаретным дымом, уилл думает о том, что если бы у него была астма или аллергия, то джойс бы, конечно, бросила курить; у уилла нет ничего из этого списка. уилл молчит, перекатывая на языке любопытство, уилл молчит, когда его спрашивают о школе. нервные руки удивительно спокойно крадут из пачки сигарету — джойс даже не заметит. не понравилось; одежда пахнет лавандой и табачным дымом, никому и в голову прийти не может, что у уилла родилось любопытство и что он ему потакает. немного, самую малость.

не тогда, впрочем, когда говорит майку о том, что соскучился; майк отвечает с секундной задержкой, сердце пропускает пару ударов — уилл хмыкает и просит передать привет остальным.
— да, конечно.

i see the lies within your words

самообман процветает, у уилла снова не находится аллергии; паузам можно придать оттенок задумчивости, оправдывать сухость в горле после каждого разговора расстоянием, делами. уилл не верит, что есть реальная жизнь вне пределов его мирка. уилл не верит, что есть жизнь вне его переживаний, поэтому на истерики джейн смотрит косо и с недоверием. джойс успокаивает, уилл молчит и смотрит; касаться плеч, говорить слова, делиться — уилл не готов. и не хочет быть готовым.

панцирь обрастает колючками, уилл крадет из магазина дешевое пиво в жестяной банке. хочется верить в то, что если любопытство чуть-чуть подпитывать, то оно заткнется. не понравилось. снова. уилл выливает почти половину в придорожную траву. дома пахнет сигаретами, уилл — мятной жвачкой.
— я бы хотел увлечение, — говорит уилл в паузу за завтраком. рисовать его больше не тянет.

уилл великолепно слушает, но психотерапевт заставляет говорить. наводящие вопросы ничего не затрагивают, женщина, чьего имени он не запомнил, тычется в заколоченные двери, светит фонариком на пыль и забытые вещи. это, кстати, не байерсов — это теперь ничье, можете забирать на благотворительность.
уилл смотрит за плечо докторки и думает о том, что было невежливо не запомнить имени, но ему не стыдно.

i ain't tryna think about the world

уилл учится жить с мыслью о том, что ему никто не нужен — подавляет слова, закрывает рот, не афиширует чувств; джойс, джонатан, джейн (тебе тоже кажется, что уильям в этот парад имен слабо вписывается?) ему верят и доверяют. врать не так тошно, когда начинаешь с себя. в новой квартире — теперь она только для него и джейн — дует из дыры в стене; если ничего не сделать, то зимой можно замерзнуть насмерть. уилл смотрит на джейн, джейн смотрит на него — ничего не меняется, дыра теперь живет с ними.

в холодильнике также холодно и пусто, как в его спальне, голод уилл не чувствует с четырнадцати лет, одиночество — с шестнадцати, с последней вспышки злости прошел день, а тревожность никуда не уходит всю жизнь. уилл трясется под тонким пледом. от людей нужно уметь не шарахаться — джейн с ним рядом уже достаточно, а уилл все еще не может адаптироваться. в темной комнате голос кажется теплым.

— хорошо, что не позвала меня, — уилл ампутировал ностальгию и слезы, фантомных болей не появилось. пришлось бы соврать, что скучает, звонки по телефону его чертовски доебали тогда, когда он их ждал; сейчас не ждет, и все вокруг успешно притворяется нормальным.

all my life, i've been on my own waiting for the one to call my home, oh but

когда джейн кладет ему голову на плечо, то становится как будто бы грустно. словно вот она — эмоция, чувство, дотянись и потрогай, но уилл отталкивает, это проще. все люди на дж думают, что знают уилла, все люди на у — сам уилл — сильно сомневаются. любопытство счесывает ему затылок, из бесконечной тоски кидает в пассивную агрессию, ночной город в окне выглядит как выход. уилл купил себе собственные сигареты, но пачка лежит закрытой.
просто на всякий случай. он помнит, что ему не понравилось.

— у меня все хорошо, — тон пресный, как вода из-под крана. у джейн тоже все будет хорошо, он старается быть заботливым другом — выходит дерьмово, особенно часть с другом, но это больше, чем ничего; уилл говорит — это уже шаг в сторону успешных социальных взаимодействий (три шага назад, впрочем, сами его слова).

— надеюсь, она не спрашивала про то, чем мы питаемся, — уилл корчит лицо в гримасу, в темноте все равно не увидит (надеюсь, ты не сказала правду); спасибо, что никому нет дела.
тема еды хуже всего.
the front door was stuck shut

i’ll be your candle; burn me upside down

перед глазами пляшут круги, уилл боится лишний раз вдохнуть. он шумный, неловкий, отвратительно громкий, вот бы перестать дышать — сопеть, шмыгать, кашлять, звуки слишком навязчивые, чтобы их не избегать. джейн в ванной — уилл включает пластинку, совершенно любую. в тишине становится слышно, как дрожит холодильник, как уилл клацает зубами и как пусто у него в желудке. дыхание прерывистое, вымученно напряженное, уилл дотягивается влажной ладонью до желания дальше избегать разговоров и нежелания выходить на улицу. где-то надо будет выбирать.

в дыру в стене залезает холод, в дыру в груди заглядывают прохожие; уилл насмешливо хмыкает. удобно, когда тебя никто не знает, и ты можешь быть разным (получаешься, впрочем, дешевой пародией на себя прошлого, но этого никто не узнает, если самому не сказать) — различия уилла кончаются на выдаваемых порциях раздражения.

маленькие мальчики остаются в маленьких городах, никогда не вырастают за пределы, боятся. уилл перед сном говорит в зеркало о том, что он смелый. шея покрывается мурашками; сам он, конечно, первый шаг ни за что не сделает.
numb, is how i feel deep inside my soul

уилл привыкает к хорошему; уилл позволяет себе привыкать, что уже отвратительно — ушную раковину знакомо щекочет пожелание спокойной ночи от джейн, заебанная улыбка кассира в магазине на первом этаже что-то вяло напоминает, не приедаются пустота в холодильнике и — слава богу — редкая телефонная трель. уилл бы совсем не расстроился, если бы она вообще не звучала.
пока джейн нет дома (крайне редко), уилл снимает трубку с аппарата; иногда забывает вернуть, когда слышит поворачивающийся ключ в дверях, чаще просто лениво оправдывается — еще чаще забывает и это. джейн не спрашивает после месяца подобных фокусов, просто молча возвращает на место.

с претензией на гениальность уилл в одну маленькую комнату почти не помещается. джейн теснится у стенки, царапает острым ногтем обои с убогим рисунком — в какой-то день уилл подцепил на улице грипп и чувство вкуса, поэтому держит себя в тонусе, оставаясь недовольным всем подряд.

когда проебался на изнанке, то было страшно потерять всех и — немного — себя. сейчас нет ничего, дальше бояться нечего; джойс в безопасности, уильям — тоже. сердце, не колотись.

stung, and there’s a bee that gave it all away

на слова джейн уилл внутренне вскидывается так, словно задели за живое — или словно это живое у него есть. хмыкает. улыбается. фыркает, на случай, если не услышала с первого раза. смотрит краем глаза за отражением, чтобы понять стоит ли комментировать.
— поговорила бы тогда с моей матерью о своем плохо, — не сдерживается. уилл растирает между пальцами раздражение на беспочвенные обвинения, поджимает губы; думать можно о чем угодно, говорить вслух никто не просит. — можешь со мной, — вздыхает, — выводы за меня только не делай.

уилл байерс был ранимым и болезненным — сейчас уилл просто есть, отдельно от фамилии, отдельно от переживаний. уилл привык так думать, а потом сердце екнуло и сбилось с привычной мысли. в смысле вернуться в хоукинс. дыхание по щелчку переходит в навязчивую громкость, уилл замирает и недоверчиво не двигается.

что он должен чувствовать? лицо розовеет, сердце колотится. не дышать не выходит. хочется и паковать чемодан, и заранее жалеть, что не поехал, и рыдать в ванной, и никогда не слышать этих новостей.
не помогает и осознание, что это приглашение не про него и никогда про него не будет.
сука.
a young confusion, what a shame

— тынехочешь? — слова слипаются, голос теряется. облегчение? раздражение? что это такое, блять. уилла тошнит и возбужденно потряхивает, приходится сжать кулаки. убеждать себя можно бесконечно, строить карточный домик из фальшивых слов и взглядов; а можно съездить и убедиться. а можно не ездить. — я не знаю, — уилл стирает с лица переживания и запрещает себе их испытывать (не получается). какая эмоция правильная? уилл бьется пяткой о стенку кровати. боль?

уснуть сегодня не выйдет; оставшись наедине с собой с переживаниями справиться не получится. это тупик, на выходе косо улыбается майк. уилл ненавидит, блять, звонки, новости, хоукинс. тошнота держит за липкое горло, душит.

— хочу сразу всего, это нелепо, — и чтобы не было больно, конечно. уилл бьет ногой  по ножке стола, уилл пинает кровать, стул, скрипит зубами. уилл встает, чтобы открыть окно. — я в замешательстве.

когда я понял, что ситуация выходит из-под контроля,

ситуация всегда выходит из-под контроля, уилл и контроль удивительно умудряются обходить друг друга по соседней улице. жизнь, порядок, нормальность уползают от него червями в выплаканную дождем лужу, пальцы — ледяные, чужие — сгребают ворот рубашки, касаются выпирающих ключиц; вдох остается навязчивой идеей, но никак не реальностью, сердце, мурашки, все возвращается снова. страшно. безвоздушное пространство снов забирает его дыхание, подушка — стыдные слезы. в боли есть флёр смысла, уилл его надкусывает — вяло, стеснительно, мешкается четыре раза, на пятый истекает время и терпение. причинять себе реальную боль звучит как-то неправильно, уилл утыкается в тупик и бьется лбом. звук глухой, боли все еще нет. джейн разделяет их со стеной ладошкой, смотрит без порицания. джейн — дикий волчок, но руки уилла не кусает.

спина уилла — кривой и больной полукруг — на фоне бледной стены режет взгляд; взъерошенная макушка, недовольный излом губ — прошлый уилл лопнул мыльным пузырем, теперь заставляет слезиться чужие глаза. совесть не мучает, джейн знает, когда нужно моргнуть, перевести взгляд или показать спину. уилл — хороший сосед, потому что не трогает чужое; случайный носок или бывший парень его не интересуют.

пассивная агрессия вылезает из своей ебучей норы тогда, когда уилл не просит, лезет холодными руками под свитер, дышит в щеку. слишком замерз, чтобы стесняться, слишком все равно, чтобы думать. слишком сильно реагирует, чтобы продолжать притворяться.

закутал себя карбидом и прилепил к потолку как грязный от крови и мёда тапок

— я тоже люблю джойс, — уилл просто говорит. все знают, что уилл байерс любит мать — все, кроме уилла байерса, знают, что он любит не только мать. задыхаться выходит неосознанно, не думать получается отвратительно. уилл байерс — это неосознанно и отвратительно в одном флаконе. не смешивать.
пахнет гарью или уилл это выдумывает, чтобы чем-то заполнить судорожную пустоту в мыслях; слова не приходят, слова хлопают дверью. джейн не уходит, тепло чужого плеча передается ему, но недостаточно, чтобы наступило лето. уилл добавляет в список о себе слово невыносимо.

— все в порядке, — уилл пиздит о своем состоянии чаще, чем его спрашивают. это нормально: говорить о том, что ему нормально. собственные проблемы вдавливают в грязную землю, но если перестать ползти, то никто не подаст руку; собственные мысли еще хуже, чем вкус ночного полумрака. уилл закрывает глаза, прячет лицо во влажных ладонях. — сейчас пройдет.
мимика — неизвестная соседка. прячется за шарфом, кивает, чтобы не узнал голоса, глаза пустые и бесцветные. уилл ей не доверяет, чужое лицо в зеркале ему подмигивает. все равно как-то ебано, сердце оскорбленно ноет, от переизбытка кислорода кружится голова — или от новости, уилл не может понять.
и горел надо мной приподнимались и изгибались потоки дыма

уилл хмыкает. мир взрывается — уилл хмыкает, джейн говорит, что она рассталась с майком? уилл неизменно хмыкает. трепещет, сравнивает ситуации, прячет любую чуждую в данный момент эмоцию туда, где никто искать не станет. бьет себя по рукам, чтобы не позвонить, нелепым голосом и нелепыми словами не спросить о том, как он справляется. уилл, конечно, не такой человек, поэтому ищет в глазах джейн обиду, а находит злость; многозначительно молчит, теряется в маленькой комнате в четырех стенах, кладет руку на плечо. я понимаю.

— джейн, — уилл хмурится, поворачивает лицо, чтобы посмотреть на нее. — твое имя из букв и не набито на предплечье. я знаю, макс знает. мама знает, — если бы не заикнулся на ма было бы совсем здорово и убедительно.
слова мешаются в невнятную кашу, урчит желудок. щеки горячие, смущенно зарумяненные, но в темноте можно им это позволить. выбирает между позволить приливной волне имени майка уилера смыть уилла байерса в открытое море или продолжать выдумывать то, чего не было, нет и не будет. больший вред представить сложно.
оставить разрывы

— честно говоря, я бы предпочел не знать и жалеть, — уиллу неприятно говорить вслух, неприятно об этом думать, уиллу неприятно быть уиллом. неприятно не иметь выбора, потому что он догадывается, что не поехать не сможет. в хоукинс не тянуло до этой новости, а сейчас страшно вставать, потому что сорвет с места непрошенными порывами.

иллюзии, иллюзии, выдуманные миры уилла байерса; майк, конечно, не вандал, майк — бывший друг, он не станет топтаться на том, что сломано. уилл хочет думать, что не станет, но они давно не виделись. майк, которого он знал, вырос в кого-то нового, совсем как уилл. может быть у него отросли волосы, появилась подруга, может быть он совершенно другой и не скучал. может быть. а может и нет.

— будет смешно, если с нашим возвращением произойдет опять какое-нибудь дерьмо, — уилл думает о том, что старая команда соберется вновь; боится думать о демигоргонах и теневом монстре, боится взгляда майка, боится бояться.

оставить оставить оставить

я хочу очень многого

первым сомневаешься в себе, всегда в себе и никогда в чужих словах. уилл внешне подражает любой мимике, подыгрывает каждой эмоции, а внутренне содрогается; учиться не показывать слабость тяжело и больно, у уилла получается через раз. в хоукинсе был слабым, здесь сейчас точно также, от этого тошнит, от этого хочется выблевывать все внутренние органы, а те, что нельзя выблевать — вырезать, но даже для этого требуются усилия или врачи. у уилла нет ни того, ни другого.

уилл половину жизни шел не туда, и вот сейчас, когда свербить в костях перестало, когда показалось, что пришел к личному, к собственному, к самостоятельному, уилл все равно в себе сомневается. скажи ему кто угодно, что ему нравится что-то, что до этого он считал незначительным — уилл дрогнет, уилл моргнет, уилл сломается и будет перекладывать мысль из портфеля на кухонный стол и тревожить тупым ножом для рыбы; уилл пытается подавить (он хорош в подавлении) желание прогибаться, но все равно прогибается под любое чужое слово.

можно, конечно, не слушать, можно закрывать глаза, можно не касаться (уилл преуспел и тут), язык оббивает порог собственных губ и не торопится в гости — уилл тоже не торопится, пока ему не говорят, что пора бы. какая, блять, нелепость чужая воля, какая, блять, нелепость отсутствие собственной.

постоянно растекаясь под взглядом желания

уиллу снятся чужие кудри, и он, конечно же, знает, что они нихуя чужими не являются. мягкость волос, которую он выдумывает, гладкая кожа щек, уилл просыпается взбудораженным и взволнованным — и он это, блять, ненавидит больше, чем все остальное. джейн его ни разу не осудила, он ей ни разу не говорил. все думают, что понимают, уилл тоже думает, что понимает.
не понимает, конечно.

настроение отвратительно поднимается, и это уиллу отвратительно чуждо. сны он не контролирует, а они его — да. становится теплее, даже если дома падает температура до десяти градусов, потому что они не оплатили счета ни на прошлой, ни на позапрошлой неделях. сердце визгливо вибрирует в глотке, уилл кашляет, кашляет, кашляет, а оно не выходит, остается биться и злить его дальше. джейн думает, что смотрит незаметно, но это не так.

— хватит смотреть, отвернись, — уилл падает на кровать с протяжным выдохом матраса, стена сегодня выглядит лучше, чем обычно. точно лучше, чем радостный уилл. точно лучше, чем любой из его снов. противно от себя самого же, и как пережить это отвращение уилл не знает. джейн, слава богу, молчит.

пытаюсь удержаться на цыпочках

на упоминание рисования уилл раздраженно хмыкает. каждый новый рисунок выглядит как старое воспоминание, и если на нем майк, то это даже не так страшно. иногда выходили демогоргоны, иногда это была смерть боба, иногда уилл рисовал себя и ту тьму, которую он принял, когда решил встретиться лицом к лицу со своим страхом. чудесные припадки, мурашки, страшные лица, мертвые лица, лица мертвых, уиллу не удается вдохнуть жизнь в бумагу, уиллу ничего не удается. каждый новый рисунок — показатель его бездарности; уилл выкинул все, что когда-либо рисовал, джойс не задавала вопросов.

— ага, — уилл, разумеется, врет. в этом доме думают, что говорят правду, даже он сам иногда самообманывается. правда кислит, как лимон, разъедает рот, как кислота. правда съест их живьем, если он позволит; уилл, разумеется, врет.
на последнем рисунке в прошлом году получились те самые туннели, которые он не помнил как дорисовывал кровью. пришлось выблевать из себя завтрак, увернуться от обеда и не прийти на ужин, чтобы полегчало. пустой живот плакал новыми спазмами, уилл ими наслаждался. болело горло, откашливать было нечего, выпил литр воды — нихуя не изменилось.

уилл заинтересованно косится на джейн, желание побиться головой живет в нем дольше почти любого другого желания; каждое умирает с новым временем года, любовь облетает желтыми листьями, скуке находится место всегда и везде, уилл тщательно ее охраняет.

прильнуть к его эластичным зрачкам

— конечно, они нас узнают, как могут не узнать? — уилл отстраняется. он о таком даже не думал, были другие причины для волнений. все собственные изменения кажутся ему незначительными — несчастные секунды на шкале его жизни, джейн вроде бы не замечает, так почему остальные должны? уилл хмурится, ловит свой взгляд в зеркале — отвращение к себе в нем расцвело, в комнате пыльца и его аллергия, сердце колотится, как в последний раз.
шея покрывается мурашками, как в старые добрые. страшно. страшно. уилл сдерживает желание включить свет, потому что не хочет света — не хочет быть слабым, не хочет ничего показывать. это его слабость; эта его слабость останется в темноте, где ее никто не найдет.

— тебе снится барбара? — уилл слишком часто думает, что мог быть на нее месте. уилл слишком часто жалеет, что знал, где прятаться. уилл слишком часто желает, чтобы он был на ее месте; тогда нэнси бы не выплакивала грязные лужи слёз. — я могу чем-то помочь?

уилл, конечно, догадывается, что вряд ли. мертвые должны оставаться мертвыми, хоукинс должен оставаться хоукинсом. уилл не может оставаться кем бы он ни был сейчас, если откажется ехать.

уиллу байерсу улыбаются осенние листья; водная гладь блестит, как прозрачный лак для ногтей, зовет к себе и мокро целует его пальцы; вода целует его второй, сразу после матери — и уилл байерс совершенно точно не возражает. темная прядка волос липнет к вспотевшему лбу, ветер продолжает щекотать шею мурашками и залезать холодными руками под ворот футболки.
под мост не заглядывает солнце, но заглядывает уилл — машины над его головой несутся сломя голову в ленту дороги, пока он ковыряется в грязи или вертит в пальцах бледную сигарету, которую ни сегодня, ни завтра не подожжёт. здесь его не находят и не тревожат, здесь он может оставаться тем уиллом байерсом, который не притворяется. не нужно ни с кем разговаривать, не нужно сохранять невозмутимость — от него требуется всего лишь оставаться тихим, а это уилл умеет лучше всех.

пыль, поднимающаяся от торопливых легковушек, оседает на его коже, на одежде; вода — грязная и мутная, но уилл любит и принимает её такой. когда становится совсем невыносимо, он собирает мусор на берегу; когда становится совсем невыносимо, он сортирует мусор с берега или из дома.
мусор в своей голове остается таким же пластмассовым и неразобранным; уилл пытается уставать так, чтобы не было сил о нем вспоминать.

admit why you do not take your sleeping pills:
the only time your brain gets quiet is when it is
sleep addled.

уиллу иногда кажется, что глаза обманывали его всю жизнь и майка уилера он выдумал в горячечном бреду между стать сосудом для теневого монстра и сломать несчастный шалаш. не имя, а табу, не лицо, а идеальная комбинация черт — мысль не для произнесения вслух, не для этих стен и не для этой квартиры; уж точно не для уилла байерса, но это слишком громкое заявление и беззвучная ложь. в хоукинсе уиллу нравилось восхищаться такими мелочами как звонки от друзей по вечерам или панкейкам по праздникам от джойс, а после переезда восхищение заменилось на брезгливое недовольство. уилл хотел бы вспомнить как это, но исключительно ненадолго — как если бы тебе дали подержать собаку на поводке и скоро заберут, тебе не придется просыпаться рано каждое утро или тратиться на корм;
чем дольше испытываешь собственное терпение — поводок натягивается, тебя заставляют бежать не туда, куда собирался, собираешь на кроссовках чужое дерьмо и росу — тем хуже; если уходить, опуская руки и отпуская привязь, до того как рождается раздражение, то остаются лишь приятные воспоминания. из хоукинса они уехали вовремя, хотя уилл так до сих пор не считает.

уилл не сдерживает удивленного «ох». хотел бы, но не смог.
щеки изнутри разъедает невысказанное, личное, зубы крошатся в стиральный порошок и сахар с солью, вместо ветра щекочет дыхание джейн. вместо солнца греет тепло ее кожи, уиллу вроде не было холодно, а оказалось, что было.
— мне жаль, — говорит он. никто этого не заслуживает, но кому-то все равно достается короткая спичка. сегодня это он и джейн, завтра это он и джейн, пару лет назад тоже были они; это всегда будет витать в воздухе и висеть над ними чужой уродливой тенью. можно работать над этим, можно игнорировать, можно изобрести машину времени и заставить собственную мать сделать аборт, чтобы никогда не случалось то, что случалось.

forgive yourself these tiny acts of self-destruction.

собственное сознание уилл просто-напросто ненавидит; джейн неосторожно роняет набор слов из язык, засовывать и уилер в одном предложении — уилл перестает дышать на пару секунд, а следующую пару отделяет липкие навязчивые образы от себя, складирует подальше, в пыли и в темном углу шкафа, там, где никто не станет искать. уилл не будет об этом думать, когда они лягут по своим кроватям и не будет представлять; уилл не будет вспоминать, он просто уснет и ничего страшного не случится.
сердце гулко бьётся; удивляет лишь то, что джейн этого не слышит — стены комнаты сотрясаются, потолок падает прямо на ее кровать, наружная стена дома рушится, рушится, рушится, пыль и грязь клубятся в воздухе природной катастрофой, и уиллу не терпится подойти и свеситься из провала.

уилл царапает шею, и еще, и еще, руки трясутся, боль приводит в себя — образы исчезают, комната игриво встает на место словно уилл только что не разрушил ее одной силой своего воображения. джейн все также сидит рядом, и её кровать целее, чем они сами.
— я хочу, ты права, — уилл взвешивает слова, осторожничает. ходит по краю разрушенной комнаты, качается, балансирует; хочет упасть, но не падает. — не хочу тоже, потому что одна поездка может оказаться еще травматичней, чем все то, что с нами было, — уилл позволяет себе чуть-чуть правды, чтобы вспомнить как это. пыль, пыль, пепел оседает в его рту, когда он освобождает слова из плена языка и зубов.
сразу же хочется извиняться за сказанное, но уилл отучивает себя говорить это склизкое извини только ради подкормки въедающегося в кожу стыда. сказал — отрезал от себя — забыл. уилл сам показывает пальцем туда, где болит, и рисует опознавательный знак тыкайте; он работает над этим.

watch the sunrise for the fourth time this week.