[nick]JAMES POTTER[/nick][icon]https://forumavatars.ru/img/avatars/0019/e7/78/922-1580314775.jpg[/icon][character]<div class="pr_name">ДЖЕЙМС ПОТТЕР, 16</div>and if I didn't think it was worth one single try, i'd jump right on a big bird and then i'd fly<br>[/character][status] РЕАЛЬНЫЙ ОЛЕНЬ[/status]
приходи, плачь, ругайся, угрюмо жалуйся,
— голос тих, с губ слетает «пойми, пожалуйста»; —
если бы джеймс знал о всей несправедливости на этом свете, он бы взорвался, лопнул бы от снедающей злости. джеймс едва мог терпеть ту малую толику, о коей знал — правая, ведущая, почти всегда сжата в кулак, почти постоянно хочется набить кому-нибудь морду; магия ведь не даёт такого удовлетворения, кое может дать меткий удар — и кровь из носа у мудака, конечно же. джеймс понимает, что с палочкой вышло бы изящнее — maman сказала бы «благороднее» — но джеймсу похуй, он бы и палочкой выбил всю дурь из очередного задиры у бара, но из него самого вся дурь таким образом не выходит — когда бьёшь другого, тебе тоже больно, так кажется, что живёшь.

но по-настоящему джеймс теряет контроль, когда жизнь несправедливо обходится с его друзьями. самое печальное в этом то, что несправедливость идёт об руку с каждым из мародёров — с каждым, кроме поттера. потому-то джеймсу настолько тошно: у него есть то, о чём в тайне грезят его друзья; у него есть всё, а он, по законам устройства мира, почти никак не может с ними поделиться собственной радостью; она, в свою очередь, омрачается печалью незаслуженно обделённых ремуса, питера, сириус — и джеймсу кажется, что у него нет права на счастье. его судьба — нести вместе с ними это горе, скрывая его за широкими улыбками, искромётными шутками, а одинокими вечерами заливая, топя его в огневиски; так делают взрослые, он видел это в других семьях, где у каждого из супругов в атласных мантиях по дюжине скелетов в шкафу, припорошенных мириадой незабытых обид; джеймс тоже взрослый, он хочет им быть.
в царстве льдин стань мне самым надёжным парусом,
приходи, крой меня и других трёхярусным.
приходи, крой меня и других трёхярусным.

каждый из мародёров несчастен по-своему, у каждого своя печать на груди, и джеймсу невольно приходится сравнивать — какая же хуже, какая чернит сердце сильнее прочих. джеймсу кажется, что хуже всех сириус — потому что у неё забрали то, без чего он сам бы не смог, не вывез. семью и самых близких друзей принято сравнивать с тихой гаванью, в которой можно переждать бушующий в море шторм, с опорой, на которой зиждется всё существование; для джеймса же они — воздух, то, без чего ничего не получится, без чего люди умирают в течение пяти минут от асфиксии. у сириус семьи не было при живых родителях; джеймс хотел бы залатать эту дыру её в груди, если бы знал, что его помощь хоть что-то изменит.

летом вина душит джеймса сильнее обычного — он не рядом, он не поможет; летом джеймсу приходится писать письма друзьям, иногда заскакивать с неожиданным визитом, но этого ведь мало, совсем недостаточно. поттер хотел бы контролировать ситуацию, как и всегда, но нельзя ведь быть в трёх местах одновременно. что совсем печально, сириус джеймс не может дать и того — вальбурга на своём пороге не хочет видеть порочащих славное имя блэков друзей непутёвой старшей дочери, пусть даже поттер побольше прочих подходил под критерии строгой чистокровной оценки. потому джеймсу всегда приходится ждать первого шага с её стороны и только гадать: в какой из июльских вечеров она выберется из окна запертой спальни, на каком из званых вечеров украдёт палочку отвлёкшейся матери — когда они встретятся, наконец, пускай и совсем не на долго — джеймсу и этих минут хватит.
приходи, с визгом, с воплем, с глухими стонами,
чтоб в груди от них сделалось больно мне.
в этот раз сириус появляется у двери поздно, почти что ночью; мать открывает дверь нежданному гостю, как хозяйка, обнимает подругу сына. дорее не нужно вопросов, неловких фраз, чтобы понять, что случилось; дорея смотрит на джеймса, вихрем несущегося по лестнице, в глазах матери — в перемешку со смертельной печалью и жалостью, помноженной на грусть — «джеймс, помоги ей, пожалуйста».

вместе с сириус в прихожую попадает странный для летней англии холод, запах дорожной пыли и чужое несчастье; сириус до последней нитки промокла, вместо следов на дубовом паркете оставляет лужи; джеймс знает, сириус не умеет, наверное, не может плакать — теперь за неё плачет небо. зачем же она себя мучает, зачем держать марку там, где этого от тебя никто не ждёт; каждая слеза весит тонну — проронишь одну, сколько-нибудь легче да станет. но сириус не умеет, наверное, не может плакать, вместо этого улыбается и смеётся — «зачем ты мне врёшь, сириус?».

пусть летит над домами и над перронами серпантин,
слов случайно тобой оброненных.

дорея поттер смотрит на сына устало, вздыхает, по-доброму улыбается, но лишь глазами; уходит в сторону кухни — должно быть, заварит сириус чай, который ей так нравится. наедине джеймсу и сириус всегда либо очень сложно, либо очень легко, а сейчас — и то, и другое: молчание давит, как небо в пасмурный день, а её прикосновение, какое-то осторожное, но почти жадное, нетерпеливое, без лишних слов говорит о случившемся; джеймс её обнимает, несчастную и продрогшую, шепчет неразборчивое «привет», обнимает так сильно, насколько может, как будто вслед за этим часть её боли перейдёт к нему — джеймс уж как-нибудь справится, зачем же ей мучаться, она девочка, девочки не должны плакать, не должны страдать.

— я не буду спрашивать, что случилось, — говорит и ведёт сириус в гостиную, поближе к камину, здесь тепло и по-настоящему дома, — расскажешь сама, если захочешь. просто скажи мне, как тебе помочь, бедная.

он так бы хотел разделить с сириус её бремя, забрал бы его сам, да тащил бы на своём горбу, если бы можно было это муку из сириус вырезать. джеймс очень хотел бы, но как — не знал. и нужно ли ей это — тоже.

и в пути пусть колёса стучаньем душат их; — я один,
кто тебя до конца
дослушает.